анонимный алкоголик.
Битое стекло
Автор: northRo
Фэндом: Naruto
Пэйринг или персонажи: Какаши|Обито; Сай/Наруто; Орочимару/Джирайя; Яхико/Нагато, Конан; Какаши/Наруто
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Слэш (яой), Гет, Фемслэш, Ангст
Предупреждения: OOC
Размер: Мини
Статус: в процессе
первый осколок. (Какаши|Обито; ангст)К вечеру предзакатное солнце косыми лучами золотило изумрудную листву деревьев, матери забирали чумазых, но счастливых детей с площадок, а у Какаши ныли шрамы. Медицинские техники Рин были отменными, да и Минато-сенсей после мало-мальски серьезного задания тащил в больницу всю команду, но шрамы все равно неприятно ныли, до куная в легком, конечно, не дотягивает, но все равно раздражает.
Больницы Какаши не любил, в спину всегда летело жалостливое "бедный мальчик" от молодых медсестер, прекрасно накладывающих гипс, выдающих стерильные бинты и практикующих лживые ободряющие улыбки. Какаши оценивал их оскалы на твердую четверку из десятки. Есть, куда стремиться.
"Вы убили первого человека на задании? Прекрасно! Примите, пожалуйста, лекарства".
"Остались без ноги? Выпейте чаю, он укрепляет нервную систему, поддерживает эластичность сосудов и кстати, отлично
избавляет от депрессии, у вас ведь вся жизнь впереди!".
"На ваших глазах вырезали целую дивизию шиноби? Какой прекрасный вид из окна, не так ли?"
А, нет, про вид из окна - это уже Рин. Соловьем заливается, тянет на улицу, подставляет летнему солнцу лицо и улыбается. Обито топчется рядом. Какаши чувствует его напряженное плечо, слышит тяжелое дыхание и почти представляет эти щенячьи глаза, которые строит Обито каждый раз, стоит ему посмотреть на Рин. Смотрит так, словно урывает кусок чего-то запретного, но абсолютно точно его. А может, так оно и было.
Слабо пульсировал тонкий рубец под правой коленкой, оставленный Обито в их первой серьезной потасовке, когда плакала Рин и тяжело молчал Минато-сенсей.
Вообще-то рубец можно было и свести, как и некоторые другие, но Какаши сжимал зубы в дождливую погоду, да втирал пахучую мазь, куда доставал. Совсем немного на плечо, чуть больше - под ребра, а потом уже помогала Рин. Она задирала футболку на спине, да своими теплыми и почти не загрубевшими от оружия руками отточенными движениями втирала холодную массу в кожу. Обито в подобные моменты молчал, только взгляд за этими дурацкими очками у него был цепкий и острый. Какаши становилось не по себе от такого не-идиота-Обито. Глупый Обито был привычным, он спотыкался, рвал вишни в чужом саду и оставлял тонкие-тонкие рубцы под коленками, этого чужого Обито хотелось то ли сломать, то ли схватить за грудки и...что-нибудь сделать.
Боль была незначительной и едва заметной, но рядом с Обито она расцветала пышными алыми цветами. Хотелось, чтобы он заткнулся, перестал так по-дурацки смущенно смеяться и заполнять тишину байками из академии. Больше всего хотелось пнуть его в голень, чтобы рухнул, зарычал и вцепился в горло, смотря дико да кривя рот.
Заходящее солнце лениво светило с небосклона, старики играли в шоги, Рин гремела склянками и искала, по ее словам, очень нужную мазь, Обито сидел на расстоянии одной ладони. Так, что можно было бы схватить его и трясти, трясти, пока не скажет, что он с ним сделал, и почему в груди горит так, словно туда горячего кипятка плеснули. Пока не ответит, почему такой идиот и не может жить как все, по правилам.
Какаши знал, что нужно делать, если тебя окружили, а за спиной раненные товарищи. Мог проснуться среди ночи и перечислить правила шиноби. Он мог бы написать целую книгу о том, как с открытым переломом ног сложить печати Райкири и не сдохнуть от болевого шока.
Жизнь Какаши была спокойной, хоть и с войной шиноби, с Обито, зажимающим рот, чтобы не выблевать завтрак, состоящий из каких-то кореньев да пищевых пилюль, с Рин, у которой тряслись руки, но она зашивала рану и запихивала внутренности обратно, с Минато-сенсеем, у которого Кушина-сан была даже не в защищенной деревне, а тоже на задании. Они все танцевали со смертью.
Жизнь Какаши строго подчинялась определенным правилам, стандартам и принципам. Рин - она лечит, сует свою дурацкую вонючую мазь и плачет над совершенно незнакомым мертвым шиноби. Минато-сенсей - учит, хватает за шиворот и не дает кинуться куда-то, откуда живым не возвращаются. Зачем нужен Обито, Какаши не понимал.
Обито не вписывался в жизненную картину, размахивал руками, постоянно терял свои капли, врал про старушек, про котят на деревьях, разглагольствовал о том, каким станет крутым и как обязательно набьет морду Какаши, вот только шаринган получит. Обито был словно за толстым стеклом. Фыркал и препирался, корчил рожи, показывал язык, смотрел упрямо, но ближе не становился.
Шрамы все еще ныли, но из-за бубнежа Обито, звонкого смеха Рин и хитрой улыбки Минато-сенсея становилось легко-легко. Какаши чувствовал себя воздушным шариком, вот-вот готовым достигнуть обшарпанного потолка больничной палаты.
- Вот вернемся с миссии и пойдем рвать тюльпаны. Нарвем много-много тюльпанов, и все подарим Кушине-сан, да, Минато-сенсей? - Рин гремела склянками, смеялась и заправляла волосы за уши. Минато-сенсей покраснел, смущенно взъерошил волосы на затылке и улыбнулся абсолютно счастливо, выражая полную готовность словить этими самыми тюльпанами не самый слабый удар. Кушина-сан почему-то сначала лупила букетами Минато-сенсея, а потом бережно прижимала их к груди и каждого из команды по макушке трепала.
- А еще наловим карпов. Больших и вкусных. - Обито выдал очередную тупую идею, поерзал на кровати, специально задел Какаши локтем и почти начал пускать слюни.
- И тоже подарим Кушине-сан?
- Ах ты!.. Какаши!
Рин поглядывала на них с опаской, словно ожидала, что они опять сцепятся друг с другом, Минато-сенсей качал головой, а Какаши было хорошо. В груди все наконец-то утихло, перестало шипеть и обжигать органы, Обито ворчал.
Впереди у них была война, слезы Рин, похороны, больницы. Но сейчас хотелось думать про красные тюльпаны с тяжелым запахом, смех Кушины-сан и счастливую улыбку Минато-сенсея. И про карпов.
Впереди их ждала целая жизнь.
А через три недели был мост Каннаби.
писалось под Evgueni Galperine – Farewell.
настоятельно советую включить при прочтении.
преслэш.
второй осколок. (Сай/Наруто; романтика)В палате было светло, и волосы Наруто почти сияли, вобрав в себя солнечный свет. Он и сам весь был словно сотканный из тончайшего материала, какой больше не встретишь нигде, словно из света вылепленный. В голову лезли дурацкие мысли, а идея с корзиной зеленых яблок и аккуратно упакованным шоколадом уже не казалась такой привлекательной.
В книге говорилось, что визит к больному другу - хороший тон и поддержка, необходимая заболевшему. Сай не был уверен, что Наруто сейчас нужна именно поддержка, а вот яблоки - в самый раз. На одной больничной еде, профилактических подзатыльниках Сакуры и тяжелых взглядах Тсунаде-сама было не протянуть даже самому выносливому человеку в деревне, особенно если у этого человека нездоровая любовь есть вредную пищу.
О страсти Наруто к кислому Сай узнал случайно, но теперь новоприобретенным знанием пользовался ловко и совершенно без зазрения совести. Шутки про то, что Узумаки за порцию рамэна сделает все, ходили в Конохе уже давно. Надо сказать, что было в них что-то правдивое, Сай все еще помнил голодного Наруто в идиотском кошачьем костюме и гогот Кибы.
В палате пахло, как и во всей больнице, хлоркой, йодом и еще чем-то абсолютно привычным, но незнакомым. От самого Сая, должно быть, несло не лучше: потом, кровью, чернилами и немного - порохом. Миссия была короткой, но выматывающей. По возвращению в деревню хотелось одного - лечь и забыться сном. Идти в резиденцию Хокаге и отчитываться не было никаких сил. Но Сай шел. Потакать собственным прихотям, желаниям и слабостям он не умел. Долг - всегда на первом месте, задание - превыше всего. Та неудачная миссия по возвращению Саске все еще жгла и горчила язык. Эта миссия, когда Наруто стал чем-то большим, чем просто вспыльчивым идиотом, все еще приходила во снах.
В резиденции Сай вместо собранной Хокаге, готовой выслушать отчет, встретил разъяренную Тсунаде-сама, ходившую взад-вперед по своему кабинету. Шизуне-сан со своей свиньей (зачем ей свинья?) жалась к стенке и вообще пыталась сделать вид, что ее здесь не существует. Сай молчал и был готов терпеливо переждать очередную вспышку гнева Хокаге, главное здесь - самому не попасть под горячую руку и не словить пару оплеух.
Тсунаде-сама плевалась на Джирайю-сама, на старейшин, на Шизуне-сан и тупицу-Наруто, который сначала лезет на рожон, получает по морде, а потом убегает из больницы. После предложения, в котором были употреблены "Наруто" и "больница", Сай перестал слушать и по-тихому ушел.
Он только и успел сходить домой за заранее приготовленным шоколадом, да в продуктовый магазин через пару кварталов за яблоками. Сай не знал, что гонит его вперед, почему не может подождать и придти потом - отдохнувшим, спокойным. Он даже останавливался, был готов повернуть обратно, а не вести себя так недостойно шиноби. Но желание увидеть Наруто было сильнее.
Шоколад Сай приготовил и для Сакуры. Только не знал, как вручить и что сказать, но знал, его поймут без слов.
Наруто его приходу обрадовался, замахал руками и тут же зашипел болезненно. Сломанные ребра давали о себе знать. Корзина с яблоками даже заставила его забыть о собственных синяках, ссадинах и о забинтованном глазе.
- Сай, ты чудо! - Наруто радостно улыбался, а непонятное нечто, поселившееся внутри еще когда Сай читал медицинский отчет, наконец-то разжимало свои когтистые лапы и давало дышать чуть свободнее.
Сай молчал, но Наруто это совершенно не смущало, он радостно хрустел яблоками, блаженно жумурился и заполнял тишину пустыми словами. Усталость накатила внезапно, затопила одной громадной волной. Надо было уходить, если Сай не хотел вырубиться прямо тут.
Он уже собирался вежливо поклониться и попрощаться, но наткнулся на задумчивый взгляд, с которым Наруто смотрел на шоколад. Теплая волна прошлась от макушки до пальцев в сандалиях. Наруто взглянул на него цепко, прищурив глаза, и Сай даже если бы захотел, не смог двинуться, в горле пересохло, а сердце почему-то забилось быстрее. Такая непонятная реакция организма удивила, но переутомление могло и не такое сделать с людьми, сделал вывод Сай. А еще он совершенно не умел так мастерки заполнять тишину, как это делал Наруто.
- В книге было написано, что если хочешь показать свою привязанность человеку, то можно приготовить ему шоколад в Валентинов день или... - договорить Саю не дал Наруто. Он заржал, подавился яблоком и начал кашлять.
- Вот...придурок. - Узумаки облегченно выдохнул, продолжая откашливаться, и как-то по-особенному лучезарно улыбнулся, что Саю показалось, что даже в комнате светлее стало. А потом Наруто дернулся и обхватил его одной рукой, прижимая к себе. Наруто был теплым, со взъерошенным светлыми волосами, и пах он солнцем, теплой землей и почему-то пылью.
Сай не понимал, как расценивать такую реакцию и совершенно не надеялся, что найдет этому объяснение в книге.
писала на второй тур "Валентинова дня".
давно хотела похимичить с ними.
похимичила.
думаю, что больше не вернусь к этому пейрингу.
третий осколок. (Орочимару/Джирайя; слэш)Рану на бедре Джирайя зажимал тряпкой, хотелось надеяться, что чистой. Они сидели в чьем-то покинутом доме на вражеской территории в самый разгар войны и молчали. Рядом гремели взрывы, а у Орочимару чакры не хватало даже на обычного теневого клона, и подгибались ноги от усталости, тащить на себе взрослого мужчину было тяжело, тащить Джирайю, сопротивляющегося, злого и раненного было сложно вдвойне. Орочимару понимал, что Тсунаде не успеет с подкреплением, что взрывы гремят где-то совсем рядом, а люди из их деревни умирают один за другим. Выхода не было. Они умрут здесь. Орочимару сидел на полу, смотрел на перевернутый стол, на разбросанные игрушки, разбитую посуду и не хотел умирать. Горячая волна злости обожгла внутренности и стала собираться клубком шипящих змей в солнечном сплетении.
Повернуться к Джирайе, отвести его руку и начать концентрировать чакру в руке - что может быть проще? Медик из Орочимару был хреновый, чакры у него почти не осталось, и они умрут здесь, Джирайя это понимал, только почему-то улыбался совершенно счастливо и беззаботно, будто и не было войны за стеной этого чужого дома, будто и не было вовсе холодного презрения и жгучего непонимания.
- Орочи.
Это звонкое, глупое и невероятно детское "Орочи" зудело под ребрами и неприятно ныло, вызывая что-то вроде раздражительного зуда. Орочимару знал, как отрешиться от внешних раздражителей, еще ребенком научился этому, но как избавиться от Джирайи он не знал. От этого ребяческого сокращения во рту горчило лекарственными настойками, а руки казались липкими, словно от тех перезрелых персиков, сорванных Тсунаде во время небольшой передышки. Орочимару лишь морщился, наблюдая как Джирайя и Тсунаде уплетают их за обе щеки да соревнуются в метании косточек. Персики были сладкими, от подобной сладости сводило зубы и хотелось немедленно прополоскать рот, но недели на сухом пайке и горьких пищевых пилюлях давали о себе знать. Орочимару был рад и тому маленькому дереву с перезрелыми персиками в сожженной деревне.
Орочимару хватило лишь выдохнуть устало:
- Заткнись.
И прижаться к чужим губам.
это слишком долго жрало мой мозг.
не получилось сказать всего, что хотела.
так что эта зарисовка не нравится от слова совсем.
четвертый осколок. (Яхико|Нагато, Конан, Джирайя; джен)
Яхико учил его ловить рыбу и не скрывать свои глаза.
С рыбалкой Нагато был не в ладах, и рыба, кажется, отвечала ему молчаливой взаимностью. Яхико только хохотал и кидал недвусмысленные взгляды на собственный улов. Прятаться за челкой было неудобно, но привычно и первое время необходимо.
Тогда, после начала тренировок с Джирайей-сенсеем, в одну из особо дождливых ночей, Нагато кричал от боли. Глазницы горели огнем, раскалывалась голова, его самого лихорадило, и хотелось то ли вырвать себе глазные яблоки, то ли позорно заскулить. Так пробуждался ринненган. Окончательно и бесповоротно. Скулить Нагато себе не позволял. Кусал губы, хрипел и хватался за Яхико. За холодного, напуганного и злого Яхико, который только и мог вытирать пот да сжимать руки Нагато, чтобы не дергался и не пытался выцарапать себе глаза. Наверное, если бы Конан и Джирайя-сенсей в спешке не побежали искать медика, Яхико не был бы тогда таким отчаянно-злым, потерянным, словно это он мечется в бреду, сгорающий от собственной чакры, пытающийся откусить себе язык.
Голос Нагато сорвал себе к середине ночи, но был готов терпеть эту острую, выжигающую боль до самого конца, а если потребуется, то и всю оставшуюся жизнь. В голове стучало, пульсировало и кипело шумным океаном: ЯхикоКонанЯхикоКонан.
После той ночи Нагато проснулся с повязкой на глазах и с Конан под боком, не видел никого, но всем телом чувствовал. Теплая, льнущая чакра ко всему, что ласково протянет руки - это Конан. Она дышит тихо, не двигается совсем, спит. Непробиваемый монолит - это Джирайя-сенсей, от его чакры у Нагато мурашки вдоль позвоночника поползли да ладони от страха вспотели. "Хорошо, что он нас учит, хорошо, что он на нашей стороне" - вспыхнула и тут же погасла постыдная мысль.
Яхико дома не было. Это покосившееся сооружение с прогнившей кровлей, скрипевшими половицами и холодными сквозняками, Нагато стал считать домом почти сразу. Еще в тот момент, когда Яхико затащил их с Конан за руку через порог и гордо указал на пыльное, темное и полупустое пространство. Джирайя-сенсей стоял за их спинами и монотонно бубнил, что-то подсчитывая. Они потом еще несколько дней чинили, мыли, чистили, вытирали, чихали от пыли и ловили тараканов да пауков. Точнее, ловил Яхико и подкидывал их сенсею и Конан. Сенсей только показушно гримасничал и строил рожицы, вызывая у Яхико сначала недовольство, а потом и вовсе широкую улыбку, Конан тихонько смеялась, абсолютно спокойно смахивала подкидываемых насекомых и показывала язык Яхико. То были морозные дни с бесконечным дождем и войной, но внутри у Нагато было тепло и хотелось иногда улыбаться.
Яхико дома не было. И у Нагато все внутри замирало от предвкушения. Хотелось посмотреть на него вот так, по-новому, пощупать его чакру и сказать спасибо за то, что держал той ночью и не давал куда-то упасть. Это казалось важным - поблагодарить. Только Нагато опасался, что если откроет рот, то уже не сможет остановиться. Упадет перед ним на колени и будет шептать, захлебываясь словами: "спасибо, что вытащил меня", "спасибо, что ты такой". Только Яхико поднял бы его, подзатыльник отвесил и начал бы что-то неразборчиво бурчать, разозлился бы.
Джирайя-сенсей потом рассказывал ему про ринненган, про Мудреца Шести Путей, говорил, и смотрел тяжело. Говорил, что глаза пока лучше прятать, никому не показывать. Если узнают, не пожалеют, все сделают, чтобы отобрать. На улице капал дождь, а у Нагато голова шла кругом и не верилось, что он - он - способен на что-то подобное, что это происходит с ним, здесь и сейчас. Ныли глаза, во рту стоял сладкий привкус от лечебных трав, в другом конце комнаты все еще спала Конан. Джирайя-сенсей говорил, что они с Яхико не спали почти, дергались и крутились возле Нагато постоянно. В груди от этих слов что-то переворачивалось, словно он пытался чакру сконцентрировать. А самому хотелось плакать от того, что может, может, черт возьми, защитить их. Сдохнет, но ради них - на все.
Заскрипели жалобно половицы, запахло сыростью, и чакра Конан словно кругами по воде разошлась - проснулась. Вернулся Яхико. Что-то металлически звякнуло, Нагато даже рта раскрыть не успел - его тут же обняли, обхватили и крепко-крепко сжали в руках. Яхико дышал ему в шею и молчал. Нагато словно горящей плетью хлестанули да так и оставили. Чакра Яхико была раскаленной, бесформенной и агрессивной, она обжигала, зло лизала пальцы огнем и плевалась жгучими искрами. Нагато, казалось, что он задыхается, или снова горит-горит и куда-то падает, как в ту ночь. Сил хватило только на то, чтобы слабо обнять Яхико в ответ и, еле ворочая языком, тихо шепнуть: "спасибо". Жаль было только одного - он не увидел пылающих ушей Яхико. Тот всегда смущался от такой тихой, почти безликой благодарности.
Повязку сняли через несколько дней. Мир ослеплял своими красками. После тяжелой тьмы, давящей на глаза, после абсолютной беспомощности Нагато радовался серым лужам, мокрой земле, темному предгрозовому небу и робкому солнцу, проглядывающему сквозь зеленую листву. Тренировки стали сложнее, жестче, но жаловаться даже ни приходило в голову. После них самым уставшим, вымотанным и обессилевшим был Яхико. Ниндзюцу ему не давалось, как не давалась скользкая рыба Нагато. Он злился, сбивал все руки в кровь о мишени позади дома, кидал затупившиеся кунаи и огрызался. Помощь ничью не принимал.
- Я сам должен до всего дойти. Иначе как я помогу этой стране, если буду полагаться на чьи-то подсказки? - Хмурил брови на Конан, пытавшуюся подступиться к нему и качал головой. Джирайя-сенсей одобрительно хмыкал.
Нагато впервые чувствовал себе на своем месте, словно его постоянно двигали, ставили с полки на полку и наконец пристроили. Ниндзюцу давались почти легко, а тело было невесомым и голова - пустой. Хорошее, спокойное чувство. Глаза больше не ныли и Нагато знал: теперь сможет защитить. В памяти о тех тренировках остались короткие указания сенсея, белизна бумаги, теневые клоны, потоки чакры, светлые глаза Конан и огненная макушка Яхико. Да и он сам был под стать своей стихии - всклоченный, вспыльчивый, яркий. Эти воспоминания тоже были хорошими, родными.
Мертвые родители больше не снились.
я хотела додать себе Яхико, который учит Нагато не прятать свои глаза, а получилось кое-что получше.
хотя и не то, чего я добивалась.
так что этот осколок не совсем нравится, но пусть будет.
пятый осколок. (Яхико/Нагато, Конан; слэш)
я хотела подрочить на драббл, в котором Яхико отогревает Нагато, а вместо этого получила мини, где все пиздец, и все страдают.
но Яхико греет Нагато.
вообще это преслэш, но Яхико творит что-то с ногами Нагато, так что ничего не знаю.
шестой осколок. (Какаши/Наруто; ust)
продолжаю экспериментировать с формой. и крутить персонажей.
седьмой осколок. (Яхико|Нагато, Конан, Джирайя; джен)
Автор: northRo
Фэндом: Naruto
Пэйринг или персонажи: Какаши|Обито; Сай/Наруто; Орочимару/Джирайя; Яхико/Нагато, Конан; Какаши/Наруто
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Слэш (яой), Гет, Фемслэш, Ангст
Предупреждения: OOC
Размер: Мини
Статус: в процессе
первый осколок. (Какаши|Обито; ангст)К вечеру предзакатное солнце косыми лучами золотило изумрудную листву деревьев, матери забирали чумазых, но счастливых детей с площадок, а у Какаши ныли шрамы. Медицинские техники Рин были отменными, да и Минато-сенсей после мало-мальски серьезного задания тащил в больницу всю команду, но шрамы все равно неприятно ныли, до куная в легком, конечно, не дотягивает, но все равно раздражает.
Больницы Какаши не любил, в спину всегда летело жалостливое "бедный мальчик" от молодых медсестер, прекрасно накладывающих гипс, выдающих стерильные бинты и практикующих лживые ободряющие улыбки. Какаши оценивал их оскалы на твердую четверку из десятки. Есть, куда стремиться.
"Вы убили первого человека на задании? Прекрасно! Примите, пожалуйста, лекарства".
"Остались без ноги? Выпейте чаю, он укрепляет нервную систему, поддерживает эластичность сосудов и кстати, отлично
избавляет от депрессии, у вас ведь вся жизнь впереди!".
"На ваших глазах вырезали целую дивизию шиноби? Какой прекрасный вид из окна, не так ли?"
А, нет, про вид из окна - это уже Рин. Соловьем заливается, тянет на улицу, подставляет летнему солнцу лицо и улыбается. Обито топчется рядом. Какаши чувствует его напряженное плечо, слышит тяжелое дыхание и почти представляет эти щенячьи глаза, которые строит Обито каждый раз, стоит ему посмотреть на Рин. Смотрит так, словно урывает кусок чего-то запретного, но абсолютно точно его. А может, так оно и было.
Слабо пульсировал тонкий рубец под правой коленкой, оставленный Обито в их первой серьезной потасовке, когда плакала Рин и тяжело молчал Минато-сенсей.
Вообще-то рубец можно было и свести, как и некоторые другие, но Какаши сжимал зубы в дождливую погоду, да втирал пахучую мазь, куда доставал. Совсем немного на плечо, чуть больше - под ребра, а потом уже помогала Рин. Она задирала футболку на спине, да своими теплыми и почти не загрубевшими от оружия руками отточенными движениями втирала холодную массу в кожу. Обито в подобные моменты молчал, только взгляд за этими дурацкими очками у него был цепкий и острый. Какаши становилось не по себе от такого не-идиота-Обито. Глупый Обито был привычным, он спотыкался, рвал вишни в чужом саду и оставлял тонкие-тонкие рубцы под коленками, этого чужого Обито хотелось то ли сломать, то ли схватить за грудки и...что-нибудь сделать.
Боль была незначительной и едва заметной, но рядом с Обито она расцветала пышными алыми цветами. Хотелось, чтобы он заткнулся, перестал так по-дурацки смущенно смеяться и заполнять тишину байками из академии. Больше всего хотелось пнуть его в голень, чтобы рухнул, зарычал и вцепился в горло, смотря дико да кривя рот.
Заходящее солнце лениво светило с небосклона, старики играли в шоги, Рин гремела склянками и искала, по ее словам, очень нужную мазь, Обито сидел на расстоянии одной ладони. Так, что можно было бы схватить его и трясти, трясти, пока не скажет, что он с ним сделал, и почему в груди горит так, словно туда горячего кипятка плеснули. Пока не ответит, почему такой идиот и не может жить как все, по правилам.
Какаши знал, что нужно делать, если тебя окружили, а за спиной раненные товарищи. Мог проснуться среди ночи и перечислить правила шиноби. Он мог бы написать целую книгу о том, как с открытым переломом ног сложить печати Райкири и не сдохнуть от болевого шока.
Жизнь Какаши была спокойной, хоть и с войной шиноби, с Обито, зажимающим рот, чтобы не выблевать завтрак, состоящий из каких-то кореньев да пищевых пилюль, с Рин, у которой тряслись руки, но она зашивала рану и запихивала внутренности обратно, с Минато-сенсеем, у которого Кушина-сан была даже не в защищенной деревне, а тоже на задании. Они все танцевали со смертью.
Жизнь Какаши строго подчинялась определенным правилам, стандартам и принципам. Рин - она лечит, сует свою дурацкую вонючую мазь и плачет над совершенно незнакомым мертвым шиноби. Минато-сенсей - учит, хватает за шиворот и не дает кинуться куда-то, откуда живым не возвращаются. Зачем нужен Обито, Какаши не понимал.
Обито не вписывался в жизненную картину, размахивал руками, постоянно терял свои капли, врал про старушек, про котят на деревьях, разглагольствовал о том, каким станет крутым и как обязательно набьет морду Какаши, вот только шаринган получит. Обито был словно за толстым стеклом. Фыркал и препирался, корчил рожи, показывал язык, смотрел упрямо, но ближе не становился.
Шрамы все еще ныли, но из-за бубнежа Обито, звонкого смеха Рин и хитрой улыбки Минато-сенсея становилось легко-легко. Какаши чувствовал себя воздушным шариком, вот-вот готовым достигнуть обшарпанного потолка больничной палаты.
- Вот вернемся с миссии и пойдем рвать тюльпаны. Нарвем много-много тюльпанов, и все подарим Кушине-сан, да, Минато-сенсей? - Рин гремела склянками, смеялась и заправляла волосы за уши. Минато-сенсей покраснел, смущенно взъерошил волосы на затылке и улыбнулся абсолютно счастливо, выражая полную готовность словить этими самыми тюльпанами не самый слабый удар. Кушина-сан почему-то сначала лупила букетами Минато-сенсея, а потом бережно прижимала их к груди и каждого из команды по макушке трепала.
- А еще наловим карпов. Больших и вкусных. - Обито выдал очередную тупую идею, поерзал на кровати, специально задел Какаши локтем и почти начал пускать слюни.
- И тоже подарим Кушине-сан?
- Ах ты!.. Какаши!
Рин поглядывала на них с опаской, словно ожидала, что они опять сцепятся друг с другом, Минато-сенсей качал головой, а Какаши было хорошо. В груди все наконец-то утихло, перестало шипеть и обжигать органы, Обито ворчал.
Впереди у них была война, слезы Рин, похороны, больницы. Но сейчас хотелось думать про красные тюльпаны с тяжелым запахом, смех Кушины-сан и счастливую улыбку Минато-сенсея. И про карпов.
Впереди их ждала целая жизнь.
А через три недели был мост Каннаби.
писалось под Evgueni Galperine – Farewell.
настоятельно советую включить при прочтении.
преслэш.
второй осколок. (Сай/Наруто; романтика)В палате было светло, и волосы Наруто почти сияли, вобрав в себя солнечный свет. Он и сам весь был словно сотканный из тончайшего материала, какой больше не встретишь нигде, словно из света вылепленный. В голову лезли дурацкие мысли, а идея с корзиной зеленых яблок и аккуратно упакованным шоколадом уже не казалась такой привлекательной.
В книге говорилось, что визит к больному другу - хороший тон и поддержка, необходимая заболевшему. Сай не был уверен, что Наруто сейчас нужна именно поддержка, а вот яблоки - в самый раз. На одной больничной еде, профилактических подзатыльниках Сакуры и тяжелых взглядах Тсунаде-сама было не протянуть даже самому выносливому человеку в деревне, особенно если у этого человека нездоровая любовь есть вредную пищу.
О страсти Наруто к кислому Сай узнал случайно, но теперь новоприобретенным знанием пользовался ловко и совершенно без зазрения совести. Шутки про то, что Узумаки за порцию рамэна сделает все, ходили в Конохе уже давно. Надо сказать, что было в них что-то правдивое, Сай все еще помнил голодного Наруто в идиотском кошачьем костюме и гогот Кибы.
В палате пахло, как и во всей больнице, хлоркой, йодом и еще чем-то абсолютно привычным, но незнакомым. От самого Сая, должно быть, несло не лучше: потом, кровью, чернилами и немного - порохом. Миссия была короткой, но выматывающей. По возвращению в деревню хотелось одного - лечь и забыться сном. Идти в резиденцию Хокаге и отчитываться не было никаких сил. Но Сай шел. Потакать собственным прихотям, желаниям и слабостям он не умел. Долг - всегда на первом месте, задание - превыше всего. Та неудачная миссия по возвращению Саске все еще жгла и горчила язык. Эта миссия, когда Наруто стал чем-то большим, чем просто вспыльчивым идиотом, все еще приходила во снах.
В резиденции Сай вместо собранной Хокаге, готовой выслушать отчет, встретил разъяренную Тсунаде-сама, ходившую взад-вперед по своему кабинету. Шизуне-сан со своей свиньей (зачем ей свинья?) жалась к стенке и вообще пыталась сделать вид, что ее здесь не существует. Сай молчал и был готов терпеливо переждать очередную вспышку гнева Хокаге, главное здесь - самому не попасть под горячую руку и не словить пару оплеух.
Тсунаде-сама плевалась на Джирайю-сама, на старейшин, на Шизуне-сан и тупицу-Наруто, который сначала лезет на рожон, получает по морде, а потом убегает из больницы. После предложения, в котором были употреблены "Наруто" и "больница", Сай перестал слушать и по-тихому ушел.
Он только и успел сходить домой за заранее приготовленным шоколадом, да в продуктовый магазин через пару кварталов за яблоками. Сай не знал, что гонит его вперед, почему не может подождать и придти потом - отдохнувшим, спокойным. Он даже останавливался, был готов повернуть обратно, а не вести себя так недостойно шиноби. Но желание увидеть Наруто было сильнее.
Шоколад Сай приготовил и для Сакуры. Только не знал, как вручить и что сказать, но знал, его поймут без слов.
Наруто его приходу обрадовался, замахал руками и тут же зашипел болезненно. Сломанные ребра давали о себе знать. Корзина с яблоками даже заставила его забыть о собственных синяках, ссадинах и о забинтованном глазе.
- Сай, ты чудо! - Наруто радостно улыбался, а непонятное нечто, поселившееся внутри еще когда Сай читал медицинский отчет, наконец-то разжимало свои когтистые лапы и давало дышать чуть свободнее.
Сай молчал, но Наруто это совершенно не смущало, он радостно хрустел яблоками, блаженно жумурился и заполнял тишину пустыми словами. Усталость накатила внезапно, затопила одной громадной волной. Надо было уходить, если Сай не хотел вырубиться прямо тут.
Он уже собирался вежливо поклониться и попрощаться, но наткнулся на задумчивый взгляд, с которым Наруто смотрел на шоколад. Теплая волна прошлась от макушки до пальцев в сандалиях. Наруто взглянул на него цепко, прищурив глаза, и Сай даже если бы захотел, не смог двинуться, в горле пересохло, а сердце почему-то забилось быстрее. Такая непонятная реакция организма удивила, но переутомление могло и не такое сделать с людьми, сделал вывод Сай. А еще он совершенно не умел так мастерки заполнять тишину, как это делал Наруто.
- В книге было написано, что если хочешь показать свою привязанность человеку, то можно приготовить ему шоколад в Валентинов день или... - договорить Саю не дал Наруто. Он заржал, подавился яблоком и начал кашлять.
- Вот...придурок. - Узумаки облегченно выдохнул, продолжая откашливаться, и как-то по-особенному лучезарно улыбнулся, что Саю показалось, что даже в комнате светлее стало. А потом Наруто дернулся и обхватил его одной рукой, прижимая к себе. Наруто был теплым, со взъерошенным светлыми волосами, и пах он солнцем, теплой землей и почему-то пылью.
Сай не понимал, как расценивать такую реакцию и совершенно не надеялся, что найдет этому объяснение в книге.
писала на второй тур "Валентинова дня".
давно хотела похимичить с ними.
похимичила.
думаю, что больше не вернусь к этому пейрингу.
третий осколок. (Орочимару/Джирайя; слэш)Рану на бедре Джирайя зажимал тряпкой, хотелось надеяться, что чистой. Они сидели в чьем-то покинутом доме на вражеской территории в самый разгар войны и молчали. Рядом гремели взрывы, а у Орочимару чакры не хватало даже на обычного теневого клона, и подгибались ноги от усталости, тащить на себе взрослого мужчину было тяжело, тащить Джирайю, сопротивляющегося, злого и раненного было сложно вдвойне. Орочимару понимал, что Тсунаде не успеет с подкреплением, что взрывы гремят где-то совсем рядом, а люди из их деревни умирают один за другим. Выхода не было. Они умрут здесь. Орочимару сидел на полу, смотрел на перевернутый стол, на разбросанные игрушки, разбитую посуду и не хотел умирать. Горячая волна злости обожгла внутренности и стала собираться клубком шипящих змей в солнечном сплетении.
Повернуться к Джирайе, отвести его руку и начать концентрировать чакру в руке - что может быть проще? Медик из Орочимару был хреновый, чакры у него почти не осталось, и они умрут здесь, Джирайя это понимал, только почему-то улыбался совершенно счастливо и беззаботно, будто и не было войны за стеной этого чужого дома, будто и не было вовсе холодного презрения и жгучего непонимания.
- Орочи.
Это звонкое, глупое и невероятно детское "Орочи" зудело под ребрами и неприятно ныло, вызывая что-то вроде раздражительного зуда. Орочимару знал, как отрешиться от внешних раздражителей, еще ребенком научился этому, но как избавиться от Джирайи он не знал. От этого ребяческого сокращения во рту горчило лекарственными настойками, а руки казались липкими, словно от тех перезрелых персиков, сорванных Тсунаде во время небольшой передышки. Орочимару лишь морщился, наблюдая как Джирайя и Тсунаде уплетают их за обе щеки да соревнуются в метании косточек. Персики были сладкими, от подобной сладости сводило зубы и хотелось немедленно прополоскать рот, но недели на сухом пайке и горьких пищевых пилюлях давали о себе знать. Орочимару был рад и тому маленькому дереву с перезрелыми персиками в сожженной деревне.
Орочимару хватило лишь выдохнуть устало:
- Заткнись.
И прижаться к чужим губам.
это слишком долго жрало мой мозг.
не получилось сказать всего, что хотела.
так что эта зарисовка не нравится от слова совсем.
четвертый осколок. (Яхико|Нагато, Конан, Джирайя; джен)
Яхико учил его ловить рыбу и не скрывать свои глаза.
С рыбалкой Нагато был не в ладах, и рыба, кажется, отвечала ему молчаливой взаимностью. Яхико только хохотал и кидал недвусмысленные взгляды на собственный улов. Прятаться за челкой было неудобно, но привычно и первое время необходимо.
Тогда, после начала тренировок с Джирайей-сенсеем, в одну из особо дождливых ночей, Нагато кричал от боли. Глазницы горели огнем, раскалывалась голова, его самого лихорадило, и хотелось то ли вырвать себе глазные яблоки, то ли позорно заскулить. Так пробуждался ринненган. Окончательно и бесповоротно. Скулить Нагато себе не позволял. Кусал губы, хрипел и хватался за Яхико. За холодного, напуганного и злого Яхико, который только и мог вытирать пот да сжимать руки Нагато, чтобы не дергался и не пытался выцарапать себе глаза. Наверное, если бы Конан и Джирайя-сенсей в спешке не побежали искать медика, Яхико не был бы тогда таким отчаянно-злым, потерянным, словно это он мечется в бреду, сгорающий от собственной чакры, пытающийся откусить себе язык.
Голос Нагато сорвал себе к середине ночи, но был готов терпеть эту острую, выжигающую боль до самого конца, а если потребуется, то и всю оставшуюся жизнь. В голове стучало, пульсировало и кипело шумным океаном: ЯхикоКонанЯхикоКонан.
После той ночи Нагато проснулся с повязкой на глазах и с Конан под боком, не видел никого, но всем телом чувствовал. Теплая, льнущая чакра ко всему, что ласково протянет руки - это Конан. Она дышит тихо, не двигается совсем, спит. Непробиваемый монолит - это Джирайя-сенсей, от его чакры у Нагато мурашки вдоль позвоночника поползли да ладони от страха вспотели. "Хорошо, что он нас учит, хорошо, что он на нашей стороне" - вспыхнула и тут же погасла постыдная мысль.
Яхико дома не было. Это покосившееся сооружение с прогнившей кровлей, скрипевшими половицами и холодными сквозняками, Нагато стал считать домом почти сразу. Еще в тот момент, когда Яхико затащил их с Конан за руку через порог и гордо указал на пыльное, темное и полупустое пространство. Джирайя-сенсей стоял за их спинами и монотонно бубнил, что-то подсчитывая. Они потом еще несколько дней чинили, мыли, чистили, вытирали, чихали от пыли и ловили тараканов да пауков. Точнее, ловил Яхико и подкидывал их сенсею и Конан. Сенсей только показушно гримасничал и строил рожицы, вызывая у Яхико сначала недовольство, а потом и вовсе широкую улыбку, Конан тихонько смеялась, абсолютно спокойно смахивала подкидываемых насекомых и показывала язык Яхико. То были морозные дни с бесконечным дождем и войной, но внутри у Нагато было тепло и хотелось иногда улыбаться.
Яхико дома не было. И у Нагато все внутри замирало от предвкушения. Хотелось посмотреть на него вот так, по-новому, пощупать его чакру и сказать спасибо за то, что держал той ночью и не давал куда-то упасть. Это казалось важным - поблагодарить. Только Нагато опасался, что если откроет рот, то уже не сможет остановиться. Упадет перед ним на колени и будет шептать, захлебываясь словами: "спасибо, что вытащил меня", "спасибо, что ты такой". Только Яхико поднял бы его, подзатыльник отвесил и начал бы что-то неразборчиво бурчать, разозлился бы.
Джирайя-сенсей потом рассказывал ему про ринненган, про Мудреца Шести Путей, говорил, и смотрел тяжело. Говорил, что глаза пока лучше прятать, никому не показывать. Если узнают, не пожалеют, все сделают, чтобы отобрать. На улице капал дождь, а у Нагато голова шла кругом и не верилось, что он - он - способен на что-то подобное, что это происходит с ним, здесь и сейчас. Ныли глаза, во рту стоял сладкий привкус от лечебных трав, в другом конце комнаты все еще спала Конан. Джирайя-сенсей говорил, что они с Яхико не спали почти, дергались и крутились возле Нагато постоянно. В груди от этих слов что-то переворачивалось, словно он пытался чакру сконцентрировать. А самому хотелось плакать от того, что может, может, черт возьми, защитить их. Сдохнет, но ради них - на все.
Заскрипели жалобно половицы, запахло сыростью, и чакра Конан словно кругами по воде разошлась - проснулась. Вернулся Яхико. Что-то металлически звякнуло, Нагато даже рта раскрыть не успел - его тут же обняли, обхватили и крепко-крепко сжали в руках. Яхико дышал ему в шею и молчал. Нагато словно горящей плетью хлестанули да так и оставили. Чакра Яхико была раскаленной, бесформенной и агрессивной, она обжигала, зло лизала пальцы огнем и плевалась жгучими искрами. Нагато, казалось, что он задыхается, или снова горит-горит и куда-то падает, как в ту ночь. Сил хватило только на то, чтобы слабо обнять Яхико в ответ и, еле ворочая языком, тихо шепнуть: "спасибо". Жаль было только одного - он не увидел пылающих ушей Яхико. Тот всегда смущался от такой тихой, почти безликой благодарности.
Повязку сняли через несколько дней. Мир ослеплял своими красками. После тяжелой тьмы, давящей на глаза, после абсолютной беспомощности Нагато радовался серым лужам, мокрой земле, темному предгрозовому небу и робкому солнцу, проглядывающему сквозь зеленую листву. Тренировки стали сложнее, жестче, но жаловаться даже ни приходило в голову. После них самым уставшим, вымотанным и обессилевшим был Яхико. Ниндзюцу ему не давалось, как не давалась скользкая рыба Нагато. Он злился, сбивал все руки в кровь о мишени позади дома, кидал затупившиеся кунаи и огрызался. Помощь ничью не принимал.
- Я сам должен до всего дойти. Иначе как я помогу этой стране, если буду полагаться на чьи-то подсказки? - Хмурил брови на Конан, пытавшуюся подступиться к нему и качал головой. Джирайя-сенсей одобрительно хмыкал.
Нагато впервые чувствовал себе на своем месте, словно его постоянно двигали, ставили с полки на полку и наконец пристроили. Ниндзюцу давались почти легко, а тело было невесомым и голова - пустой. Хорошее, спокойное чувство. Глаза больше не ныли и Нагато знал: теперь сможет защитить. В памяти о тех тренировках остались короткие указания сенсея, белизна бумаги, теневые клоны, потоки чакры, светлые глаза Конан и огненная макушка Яхико. Да и он сам был под стать своей стихии - всклоченный, вспыльчивый, яркий. Эти воспоминания тоже были хорошими, родными.
Мертвые родители больше не снились.
я хотела додать себе Яхико, который учит Нагато не прятать свои глаза, а получилось кое-что получше.
хотя и не то, чего я добивалась.
так что этот осколок не совсем нравится, но пусть будет.
пятый осколок. (Яхико/Нагато, Конан; слэш)
я хотела подрочить на драббл, в котором Яхико отогревает Нагато, а вместо этого получила мини, где все пиздец, и все страдают.
но Яхико греет Нагато.
вообще это преслэш, но Яхико творит что-то с ногами Нагато, так что ничего не знаю.
шестой осколок. (Какаши/Наруто; ust)
продолжаю экспериментировать с формой. и крутить персонажей.
седьмой осколок. (Яхико|Нагато, Конан, Джирайя; джен)
@темы: отп, маразм крепчал, Naruto, аниме