написала еще в среду, а вспомнила только сейчас.
шестой осколок.Снег падал крупными хлопьями, собирался в капюшоне, замирал на ресницах и, тая, водой стекал. Такой только и надо было - ловить языком, стряхивать с макушки и подставлять ему ладони, как под ласковые прикосновения матери.
Какаши снег не любил. Глаза слезились, щеки с подбородком мерзли даже под маской, ткань ведь легкая, не для защиты - прятать. А пальцы подчинялись неохотно, сгибались с трудом, немели. Надо было идти на восток, в маленькую с приветливой пожилой хозяйкой, горячим травяным чаем и тонкими-тонкими раздвижными седзи. Надо было вытряхнуть снег, накинуть капюшон и спрятать голову, как та большая птица с сильными ногами. Уши горели, словно огнем целованные. Хорошо бы прикрыть их. "Вот и весь твой удел, - думал Какаши, - Наруто загребает ладонями снег, упирается лбом, перевязанным хитай-атэ в мерзлую землю, а ты, как та глупая птица - голову в песок".
Тензо ушел раньше, хмурый, молчаливый, он просто поджал губы, Какаши понял - дает время, и словно растворился. В самом начале еще обговорили, где остановятся. Падал снег, Наруто стоял на коленях, а у Какаши грудь распирала тоска. Хотелось завыть по-собачьи и ненавидеть Саске.
- Наруто. - Звонкое-звонкое имя слетело с губ вороньим карканьем, да разнеслось по округе хрипом. Какаши шел к нему, как летели на огни глупые мотыльки, и закончит он с тем же результатом - пеплом. - Надо идти.
Смотреть, как он неловко пытается подняться и утереть одновременно слезы, было выше сил Какаши. Следовало что-то сделать, сказать и как-то подбодрить. Но слова не шли, они застревали холодными комьями в горле - не протолкнуть. Да и что он мог сказать? "С ним все будет в порядке"? Да ни черта. Саске сам старательно хоронил себя, хоронил с завидным упорством - заживо.
Какаши помог Наруто подняться, подтянул его за руки, собирался хлопнуть по плечу и сказать что-то лживое, да так и замер. Наруто шмыгал носом, глотал слезы, бесконечно дрожал и, захлебываясь словами, что-то говорил-говорил. Казалось, не скажет сейчас - задушит потом. Наруто говорил и говорил, а внутри у Какаши все горело черным пламенем Аматэрасу, пока не выжжет дотла - не успокоится. "Как ни посмотри, но все равно закончишь одинаково - пеплом".
Какаши удерживал Наруто за руки и делал огромные ошибки в своей жизни, например, целовал то, что твоим никогда не будет. Губами слепо водил по чужому лицу, словно горечь вбирал. Руки у Наруто были ледяными (он их вообще чувствует?), а щеки огнем горели. Маска на губах слезами пропиталась, а Какаши все целовал и целовал. Почти не прикасаясь, по ссадине от той чужестранки, в уголок рта, над верхней губой, в бинты. Наруто, кажется и вовсе не замечал, стоял, зажмурившись, с отчаянным надломом бровей, шептал надорвано:
- Саске.
Снег продолжал валить крупными хлопьями, застилая землю серым одеялом, Тензо наверняка уже оплатил номера и сейчас сидел, вытянувшись струной, ожидая их, Наруто успокоился, молчал, а у Какаши за ребрами тлело что-то, похожее на ненависть. "Тебе тридцать один год, ты целовал своего ученика, сына Четвертого Хокаге, твоего сенсея, и ненавидел другого, вот, до чего ты докатился?"
Шли молча, под ногами тихо поскрипывал свежевыпавший снег, и снег же падал им на макушки. "Ты как одержимый, Какаши". Какаши соглашался с голосом в голове и никак не мог определить, Обито или отец? Голос Обито он уже и не помнил, но эти звонкие интонации он бы узнавал снова и снова. Отеческий тем более затерялся памяти. "Как одержимый", - думал Какаши, вспоминая Обито и Рин, они как мотыльки, летящие к огню, чтобы сгореть и рассыпаться пеплом. Это ни к чему хорошему не приведет. Никогда не приводило. Какаши остановился, Наруто, шедший сзади, уперся ему в спину.
- Какаши-сенсей?
- Все в порядке. Пошли.
С неба сыпался пепел.